მემარცხენეების ოთახი

[Nukriko]

ნიკუშა-მარქს

ჩეგესტო

 

და რა ვიცი ვინც ხართ მემარცხენეები

 

შემოდით აქ, დავდოთ აქ ინფორმაცია, სტატიები მემარცხენეობაზე.

 

 

მე პირადად ნუკუშა-მარქსისგან ველი, რომ დადებს სტატიებს, საიტებს და ა.შ მემარცხენობის შესახებ, როგორც ვიცი მოძიებული აქვს.

 

მე კი თუ რამე ვნახე, მეც დავდებ..

 

აბა გაუმარჯოს მარქს! მარქსი 4 ევერ!

[Anima Libera]

მოძიებული კი არა თვითონაა რაცაა...

 

 

გამახენეთ ერთი ეგ მარჯვენ-მარცხენა რომელია...

[Saturn]

მე პირადად ნუკუშა-მარქსისგან ველი

როგორც მგელი :

[newstudio]

ვინც ვერ გავარკვიეთ ჯერ საითკენ ვართ?

[zeppelina]

ძმა მყავს უკიდურესობამდე მემარცხენე მარა ფორუმებზე ლაზღანდარობა არ ევასება

[Anima Libera]

როგორც მგელი :

არჩევნებია ცხელი

შემოდგომაზე რთველი

[Saturn]

არჩევნებია ცხელი

შემოდგომაზე რთველი

მამულო საყვარელო შენ როსღა აყვავდები

[Nukriko]

როგორც მგელი 056.gif

გარითმვა ლექ-სენმა გასწავლა?

[nikusha_marx]

ინტერვიუ იშტვან მესაროშთან...ცნობილ ეკონომისტთან...

 

Структурный кризис системы

 

Иштван Месарош получил в 1971 году премию Дойчера за свой труд «Марксова теория отчуждения» и до сих пор разрабатывает марксистскую теорию . Данное интервью — его беседа с Джудит Орр и Патриком Уордом о нынешнем экономическом кризисе.

 

— Правящий класс каждый раз удивляется новым экономическим кризисам и говорит о них как об отклонении от нормы. Вы же считаете их неотъемлемым атрибутом капитализма. Почему?

 

— Недавно я слышал выступление Эдмунда Фелпса, получившего в 2006 году Нобелевскую премию по экономике. Фелпс — сторонник неокейнсианства. Он, естественно, восхвалял капитализм и рассуждал о современных проблемах как о незначительном сбое, говоря: «Мы должны вернуть кейнсианские идеи и методы регулирования».

 

Джон Мейнард Кейнс считал капитализм идеальной системой – но при условии государственного регулирования экономики. Фелпс же сравнивает систему с композитором, которого, случается, оставляет вдохновение, однако в целом он все равно гениален. Вспомните, дескать, Моцарта: у него ведь наверняка тоже были плохие дни. Вот и беды капитализма есть, по сути, прошедшие впустую дни Моцарта. С такими идеями впору обращаться к психиатру. Однако вместо психиатрического освидетельствования Фелпс получает премию.

 

Если наши соперники и впрямь имеют такой уровень мысли (а именно его они и демонстрируют уже 50 лет) и это не случайная ошибка одного экономиста-лауреата, то мы можем сказать: «Радуйтесь скудоумию наших врагов!» Но такое отношение опасно, оно ведет к постоянным потерям. Сейчас мы погрязли в астрономических долгах. Настоящая сумма долга США должна исчисляться в триллионах.

 

Важно то, что из-за финансовой расточительности правительства возник структурный кризис производственной системы. Естественно, деньги утекали в финансовый сектор по разным рискованным схемам. И накопление капитала не смогло осуществляться должным образом в производственном секторе.

 

Сейчас мы говорим о структурном кризисе системы. Он коснулся всего, даже наших отношений с природой — и подрывает фундаментальные условия человеческого существования. Периодически ставятся задачи по сокращению загрязнений окружающей среды. У нас даже есть Министерство энергетики и климатических изменений, которое на самом деле лучше назвать Министерством сотрясения воздуха, так как ничего, кроме декларации задач, там не делают. И к решению этих задач мы даже еще не приступали. Все это — неотъемлемая часть структурного кризиса системы, и только структурные преобразования могут вытащить нас из этой ужасной ситуации.

 

— Вы говорите, что США насаждает «кредитный империализм». Что под этим подразумевается?

 

— Я цитировал Джорджа Макговерна — сенатора времен войны во Вьетнаме. Он говорил, что США развязали вьетнамскую войну в кредит. Недавние заимствования США постепенно «прокисают». Такая экономика продержится ровно столько, сколько протянут без выплаты долгов остальные страны мира.

 

США находятся в уникальном положении — это доминирующая страна со времен Бреттон-Вудского соглашения. Искать спасение от современных бед в неокейнсианстве и новом Бреттон-Вудсе — утопия. Лидерство США, формально закрепленное сразу же после Второй мировой войны, соответствовало реальному положению дел. Американская экономика превосходила прочностью и стабильностью все остальные. Поэтому все жизненно важные международные экономические институты строились на привилегированном положении США. Привилегии доллара как мировой валюты, привилегии от участия в МВФ, торговых организациях, Мировом банке — все эти институты были полностью под контролем США и остаются таковыми по сей день.

 

Нельзя просто взять и сбросить всю эту предысторию со счетов. А значит, простым латанием прорех дело не уладить. Глупо считать, что Барак Обама откажется от лидерства США, полученного путем военного доминирования.

 

— Карл Маркс назвал правящий класс «дерущимися братьями». Как вы считаете, объединятся ли его представители по всему миру, чтобы найти решение?

 

— Раньше империализм был представлен несколькими действующими силами, отстаивавшими свои интересы любой ценой, вплоть до развязывания двух кровавых мировых войн XX века. Локальные войны, неважно, насколько они ужасны, не идут ни в какое сравнение с теми перестановками в экономике и во власти, которые может вызвать новая мировая война.

 

Новая мировая война немыслима, поскольку означает конец человечества. Лишь немногие невменяемые сторонники военщины этого не понимают.

 

Мы должны сделать выводы, чем это обернется для капитализма в целом. Основной закон системы всегда гласил: если для демонстрации силы недостаточно экономического лидерства, нужно прибегать к помощи войны.

 

Начиная со Второй мировой войны империализм успешно функционировал в качестве мирового гегемона. Следует ли из этого вывод, что система вечна? Значит ли, что в дальнейшем ее не начнут раздирать внутренние противоречия?

 

Китай, например, уже дает понять, что не собирается и дальше финансировать подобный тип экономического доминирования. Причем последствия для самого Китая уже довольно ощутимы. Дэн Сяопин однажды заметил, что неважно, какой масти кот (читай капиталист или социалист), главное – чтобы мышей ловил. А если вместо ловли мышей выходит нашествие крыс (читай массовая безработица)? Именно оно сейчас и начинается в Китае.

 

Все вышеперечисленное — отражение внутренних противоречий капитализма. А значит, надо искать другие пути их разрешения, кардинально отличающиеся от предлагаемых, и единственный способ — это полное социалистическое преобразование системы.

 

— Может ли какая—то часть мировой экономики остаться в стороне от текущих событий?

 

— Это невозможно! Глобализация — необходимое условие развития человечества. Об этом говорил еще Маркс в эпоху расширения капиталистической системы. Мартин Вульф из Financial Times сетовал, что в мире полно маленьких, ничтожных стран, от которых одни неприятности. Он доказывал, что необходима «интеграция на юридической основе», другими словами, полная империалистическая интеграция. Очередная фантазия. Здесь отражаются неразрешимые противоречия капиталистической глобализации. Интеграция необходима, но единственно возможной, работающей и устойчивой будет социалистическая глобализация, основанная на принципах независимости и равенства.

 

То, что нельзя сбросить со счетов мировую историю, не значит, что в любой фазе, в любой части света будет единообразие. Очень разные события разворачиваются в Латинской Америке и Европе, не говоря уже о том, что происходит в Китае или на Дальнем Востоке, в Японии, которой сейчас приходится труднее всех.

 

Давайте вернемся немного назад. Сколько чудес мы наблюдали в послевоенный период? Немецкое чудо, бразильское чудо, японское чудо, азиатские «тигры». Теперь все эти чудеса обернулись ужасной прозаической реальностью. Все приведены к общему знаменателю: огромная задолженность и неслыханное мошенничество.

 

Один управляющий инвестиционным фондом провернул аферу на 50 миллиардов долларов. А General Motors и другие просили у американского правительства всего-то 14 миллиардов. Какая скромность! Дайте им сразу сто! Если уж один капиталист обманул государство на пятьдесят миллиардов, то такие крупные компании должны получить все возможные средства.

 

Система настолько морально прогнила, что обречена на вымирание, поскольку не поддается контролю. Все признают, что не понимают принципов ее функционирования. Выход здесь — не отчаиваться, а бороться за социальную ответственность и радикальную трансформацию общества.

 

— Неотъемлемый атрибут капитализма — выжимание всех соков из рабочих, и это именно то, что хотят сделать правительства США и Британии...

 

— А им и остается только оправдывать сокращение зарплат. Главная причина того, что Сенат решил отказать в выдаче четырнадцати миллиардов трем крупным американским автомобильным компаниям — неспособность прийти к соглашению по поводу резкого уменьшения зарплат рабочих. Подумайте о последствиях, о кредитах, долгах, например по ипотеке, которые рабочим нужно выплачивать. То есть сокращение не решает проблем, а, наоборот, порождает новые — вот еще одно противоречие.

 

Капитал и противоречия неразделимы. Необходимо проникнуть в самую их суть, к корням, не ограничиваясь видимой вершиной. Иначе можно продолжать латать дыры, но в конечном итоге станет только хуже.

 

Нельзя бесконечно заметать проблемы под ковер, там и так уже накопилась целая гора.

 

— Вы учились у Дьердя Лукача, марксиста, обращавшегося к опыту периода русской революции и далее...

 

— Я работал с Лукачем семь лет, до моего отъезда из Венгрии в 1956 году. Мы оставались близкими друзьями до его смерти в 1971 году. И сходились во взглядах - поэтому я захотел учиться у него. Когда я приехал с ним работать, он подвергался жестоким публичным гонениям. Я не смог смириться с этим и стал защищать его, что привело к массе трудностей. После отъезда из Венгрии я стал его преемником и преподавал эстетику. А уехал потому, что понимал: в основе всего происходящего лежит совокупность фундаментальных проблем, которые система решить неспособна.

 

И пытался сформулировать и исследовать эти проблемы в своих книгах, в особенности в "Марксовой теории отчуждения" и "По ту сторону капитала". Лукач абсолютно правильно утверждал, что без стратегии не может быть тактики. Без стратегического взгляда на проблемы нельзя верно решить, как действовать прямо сейчас. Поэтому я и старался проанализировать проблемы целокупно, ибо они не могут быть решены простым описанием происходящего, хотя всегда есть большой соблазн именно так и делать. Нужно поступать сообразно исторической перспективе. Я публиковался с 1950, когда вышло мое первое действительно важное исследование в венгерской литературной периодике, и работал так упорно, как только мог. Какими бы скромными ни были наши возможности, мы должны вносить свою лепту в изменение будущего. Я и пытался делать так всю свою жизнь.

 

— А каковы, по-вашему, нынешние возможности перемен?

 

— Социалисты в последнюю очередь должны упрощать решения. Это дело апологетов капитала, будь они неокейнсианцами или кем-то еще. Не думаю, что можно справиться с кризисом простым повторением прежних мер: он слишком глубок. Заместитель главы Банка Англии назвал его глубочайшим экономическим кризисом в человеческой истории. Я добавлю лишь, что это не просто самый мощный экономический кризис в истории, но самый значительный во всех смыслах: экономические проблемы неотделимы от системы в целом.

 

Мошенническая власть капитала и эксплуатация рабочего класса не могут длиться вечно. Производителей не удастся постоянно удерживать под контролем. Маркс утверждал, что капиталисты — всего лишь персонификация капитала. Они действуют не свободно, а согласно велениям системы. Поэтому для человечества важно не только вымести кучку капиталистов. Простая замена одних представителей капитала на других приведет к тем же бедам, и рано или поздно мы придем к реставрации капитализма.

 

Проблемы, с которыми сегодня столкнулось общество, возникли не в последние несколько лет. Они должны быть рано или поздно решены, и не в рамках существующей системы, как воображают экономисты-лауреаты. Единственный возможный выход — социальное восстановление на основе контроля производства. Эта идея иначе называется социализмом.

 

Мы достигли исторических пределов, за которыми кончается способность капитала управлять обществом. Я имею в виду не только банки или, например, строительные корпорации, но и остальное. Когда все идет наперекосяк, никто не несет ответственности. Время от времени политики говорят: "Я отвечаю за все". И что происходит? Их возвеличивают. Единственная возможная альтернатива — рабочий класс, чьими руками создается все необходимое для нашей жизни. Почему бы им не взять под контроль то, что они производят? Я подчеркивал в каждой своей книге, что выразить протест относительно легко, но мы должны найти позитивное решение.

 

Январь 2009 г.

 

 

Nukriko

 

დავქოქოთ აბა

 

პლანეტა უნდა იქცეს მემარცხენე იდეების ოაზისად

[lasha_alo]

პლანეტა უნდა იქცეს მემარცხენე იდეების ოაზისად

ცენტრიდან დაგაკვირდებით

[nikusha_marx]

ლანეტა უნდა იქცეს მემარცხენე იდეების ოაზისად
ცენტრიდან დაგაკვირდებით

lasha_alo

 

 

არაფერია მოგაქცევთ

 

1857 წელს დაწერილი სტატია

 

Коммунизм капиталистов

Карл Маркс о «безудержных спекулянтах» и государственных гарантиях (1857)

 

Не раз говорили, что капитализм XIX века и капитализм XXI — это совершенно различные вещи, что сейчас это уже даже не капитализм, а вовсе «постиндустриальное» общество... Отрывки из статей Карла Маркса о финансовом кризисе полуторавековой давности и современный кризис: сходство очевидно, не правда ли?

Маркс К. Торговый кризис в Англии // New York Daily Tribune, 15.12.1857:

 

Пока мы по эту сторону океана исполняли нашу небольшую прелюдию к грандиозной симфонии банкротства, оглушительно прозвучавшей затем во всем мире, наш чудаковатый собрат, лондонская газета «Times» разыгрывала торжественные риторические вариации на тему о «здоровом состоянии» британской торговли. Сейчас, однако, «Times» настраивается на иной, более минорный тон. В одном из своих последних номеров [...] эта газета заявляет, что «торговые классы Англии целиком и полностью поражены болезнью». Затем, взвинтив себя до высшего предела нравственного возмущения, газета восклицает: «Именно гонка в торговле и промышленности, оказывавшая деморализующее влияние на их развитие в течение восьми или десяти лет процветания, пока не наступил конец, привела к страшнейшей катастрофе. Именно появление на свет банд безудержных спекулянтов и фиктивных векселедателей, которых превозносили как образец успешной британской предприимчивости, дабы подорвать доверие к способам медленного обогащения при честном предпринимательстве, – именно это стало источником отравы. Сфера влияния каждого из образовавшихся таким образом очагов разложения все больше и больше расширяется».

 

Мы не намерены сейчас затрагивать вопрос о том, правы ли английские журналисты, в течение десятка лет твердившие, что с введением свободы торговли эра торговых потрясений закончилась навсегда; правы ли они теперь, внезапно превращаясь из подобострастных панегиристов в римских цензоров, осуждающих современные способы наживы. [...]

 

Однако самый факт, что кризисы, несмотря на все уроки прошлого, продолжают регулярно повторяться через определенные промежутки времени, не позволяет усматривать их конечную причину в опрометчивости отдельных лиц. Если к исходу какого-либо данного периода торговли спекуляция выступает на сцену как непосредственный предвестник краха, то не следует забывать, что сама-то спекуляция зародилась в предшествующих фазах того же периода и потому сама является следствием и проявлением, а не конечной причиной и сущностью. Политико-экономы, пытающиеся объяснить регулярные спазмы промышленности и торговли спекуляцией, напоминают ныне вымершую школу натурфилософов, считавших подлинной причиной всех болезней лихорадку. [...]

 

Маркс К. Финансовый кризис в Европе // New York Daily Tribune, 22.12.1857:

 

Почта, прибывшая вчера утром с пароходами «Канада» и «Адриатика», воспроизводит нам историю европейского финансового кризиса за неделю. Эту историю можно резюмировать в нескольких словах. Гамбург все еще был центром кризиса, более или менее резко отразившегося на Пруссии и постепенно приводившего английский денежный рынок в состояние неустойчивости, от которой он, казалось, начал оправляться. Отдаленные отзвуки бури уже донеслись из Испании и Италии. Паралич промышленной деятельности и, как следствие этого, нужда рабочего класса быстро распространяются по всей Европе. [...]

 

Предполагали, что гамбургский кризис миновал свою высшую точку после 21 ноября с основанием Гарантийного дисконтного общества, общая подписка на акции которого достигла 12000000 марок. Целью организации этого Общества было обеспечивать обращение таких векселей и банкнот, на которых будет стоять печать Общества. Однако несколько дней спустя снова произошло несколько банкротств и происшествий, предвещавших новые бедствия. 26 ноября паника вновь была в полном разгаре; и как сперва Дисконтное общество, так теперь само правительство предприняло шаги, чтобы задержать ее распространение. 27 ноября сенат внес предложение – и получил разрешение земельных собственников города – выпустить ценные процентные бумаги (казначейские билеты) на сумму в 15000000 марок с целью выдавать ссуды под товары устоявшегося образца или под государственные ценные бумаги. [...] Другими словами, потери частных капиталистов надлежало компенсировать за счет богатства всего общества, представителем которого является правительство. Такой род коммунизма, где взаимность обязательна только для одной стороны, кажется европейским капиталистам довольно заманчивым.

[nikusha_marx]

ცნობილი ბერძენ-ინგლისელი ანტიგლობალისტების და ანტიკაპიტალისტური მანიფესტის ავტორის ალექს კალინიკოსის სტატია

 

 

 

Алекс Каллиникос

Маркс: Хит и Миф

 

В течение последнего года или около того комментаторы таких респектабельных буржуазных газет, как 'Financial Times' и 'New Yorker' публиковали статьи и заметки, утверждавшие актуальность мысли Маркса. Недели не проходило без того, чтобы на страницах 'Guardian', посвященных экономической проблематике, не упоминалась Марксова критика капитализма.

Конечно же, как выразился в своем известном изречении Билл Клинтон, 'это экономика, кретины'; именно ее состоянием объясняется возрождение марксистской мысли. В то время как мировой капитализм праздновал свой триумф в первой половине 1990-х годов, на Маркса не обращали внимания. Теперь, когда мировая экономика испытывает все более серьезные проблемы, Маркс опять выходит из забвения.

Однако с этим возвращением к Марксу не все обстоит так просто, как кажется на первый взгляд. Несмотря на возросшее уважение и внимание, которые ему оказываются, суть его мысли по большей части все еще игнорируется. Так, обозреватель 'Guardian' Виктор Киган (Victor Keegan) писал в начале января, что он хотел бы поговорить с Марксом с глазу на глаз, но затем продолжил в том духе, что 'Маркса здорово удивила бы гибкость рыночной системы, которая пережила еще один кризис'.

 

В основе подобного рода весьма произвольных ссылок на Маркса лежит целый ряд весьма живучих мифов о природе его мысли. Эти мифы не новы - большинство их было сформулировано критиками Маркса еще столетие назад. Однако они увековечиваются системой образования и средствами массовой информации, в особенности в их высших, наиболее утонченных кругах. Будучи, как я уже сказал, мифами, они представляют реальное содержание мысли Маркса в искаженном свете. Ниже я рассмотрю пять наиболее укоренившихся мифов из их числа.

 

Миф первый: викторианская концепция класса

 

Начиная с 'Манифеста Коммунистической партии', Маркс изображает капиталистическое общество разделенным на ничтожное меньшинство капиталистов, в руках которых сконцентрирована вся экономическая власть, и огромное большинство рабочих, от труда которых зависит вся система. Однако, как говорят многочисленные социологи, современное общество не соответствует этой картине. Большинство людей, по крайней мере, в таких странах, как Британия, относятся к среднему классу, и трудятся не на Викторианских заводах и фабриках, а выполняют работу 'белых воротничков' в индустрии услуг.

 

Эта критика основана на полном непонимании марксистской концепции класса. Для Маркса классовая принадлежность индивида определяется не его стилем жизни или профессией, и даже, с определенными ограничениями, не уровнем его дохода. Классовое положение индивида определяется его отношением к средствам производства. Средства производства - это те производительные ресурсы: земля, строения и оборудование, - без которых невозможна экономическая деятельность.

 

Рабочие не имеют доступа к производительным ресурсам, за одним очень важным исключением, состоящем в том, что они располагают своей рабочей силой, своей способностью трудиться. Для того, чтобы существовать, они вынуждены продавать свою рабочую силу капиталистам, богатство которых позволяет контролировать им средства производства. Более слабые позиции рабочих относительно предпринимателей при заключении сделок по купле-продаже рабочей силы означают, что рабочие вынуждены продавать свою рабочую силу на невыгодных для них условиях.

Поэтому класс представляет собой для Маркса социальное отношение. Согласно его определению, быть рабочим означает трудиться в офисе, в супермаркете или в больнице, а не только на заводе или фабрике. Вы можете выполнять работу 'белого воротничка' или оказывать услуги, - например, учить детей или продавать гамбургеры, - а не производить материальные блага. Иными словами, согласно этому определению подавляющее большинство работников в таких странах, как Британия, являются рабочими, - и опросы общественного мнения, к неудовольствию социологов, демонстрируют, что большинство последовательно продолжает относить себя к рабочему классу.

 

Миф второй: железный закон абсолютного и относительного обнищания рабочего класса

 

Маркса обвиняют еще и в том, что он верил, будто бы в ходе капиталистического развития рабочий класс будет все глубже и глубже погружаться в пучину нищеты. Это представление иногда называют предсказанием Маркса о 'растущем обнищании' масс. Однако поскольку реальная заработная плата в развитых капиталистических странах за последние сто лет существенно возросла, прогнозы Маркса были тем самым безусловно опровергнуты.

 

Это - удивительное искажение мысли Маркса. 'Железный закон заработной платы', согласно которому уровень реальной заработной платы не может подниматься выше стоимости минимального объема средств, необходимых человеку для физического выживания, представляет собой одну из главных догм сочувственно настроенной по отношению к капитализму экономической науки XIX века. Она основывается на теории населения Томаса Мальтуса, согласно которой рост народонаселения имеет тенденцию опережать рост производства средств существования. Любое повышение заработной платы выше уровня, обеспечивающего только физическое выживание, будет стимулировать рост народонаселения, а это, в свою очередь, будет вести к обнищанию масс.

 

Маркс не разделял этой теории. Более того, он энергично выступал против нее и убеждал социалистов не принимать этой теории. В своей работе 'Заработная плата, цена и прибыль' он подверг критике аргумент последователя утопического социалиста Роберта Оуэна, согласно которому 'железный закон заработной платы' означал, что профсоюзы никогда не смогут улучшить условия жизни и труда рабочих. Маркс показал, что разделение продукта между трудом и капиталом зависит от баланса власти между этими двумя классами, а следовательно - от классовой борьбы.

Маркс и в самом деле проводил различие между абсолютным и относительным обнищанием. Реальная заработная плата действительно растет, однако та часть произведенного трудом рабочих продукта, которая приходится на их долю, может в то же самое уменьшаться по сравнению с той долей, которая присваивается предпринимателями в форме прибыли. Если производительность труда рабочих растет, их жизненные стандарты могут улучшаться, однако их эксплуатация при этом все равно будет расти, поскольку предприниматели будут получать еще большие прибыли от их труда.

 

Маркс также утверждал, что у тех улучшений, которых могут добиться профсоюзы своими реформами, имеются определенные пределы. Контроль предпринимателей над средствами производства означает, что они могут с помощью увольнений ставить работников в невыгодные условия при заключении сделок о купле-продаже рабочей силы. Именно так и происходит в условиях экономического спада. Высокий уровень безработицы заставляет тех, кто имеет работу, соглашаться на повышение нормы выработки без повышения зарплаты, на более низкую оплату труда и на худшие условия труда. За последние двадцать пять лет экономического кризиса реальная заработная плата в США, богатейшей стране мира, значительно снизилась. Поэтому нет оснований считать, что Маркс заблуждался.

 

Миф третий: неизбежный экономический крах

 

Однако, говорят критики, разве Маркс не утверждал, что капитализм обречен на гибель в силу внутренних экономических противоречий? И, поскольку капитализм не погиб, не доказывает ли это то, что Маркс, несомненно, заблуждался?

Действительно, в своей великом труде - 'Капитале' - Маркс развивает теорию экономического кризиса. Задолго до экономиста Мейнарда Кейнса [2] он развенчал все еще остающуюся центральной для официальной экономической науки и с жаром провозглашаемую сегодня Гордоном Брауном [3] идею о том, будто бы надлежащим образом организованная рыночная экономика способна достичь равновесия, при котором все ее ресурсы будут полностью использоваться. Кроме того, Маркс показал, что в недрах капитализма скрыты мощные силы, толкающие его к кризисам.

 

Наиболее важной из этих сил является тенденция нормы прибыли к понижению. Норма прибыли - то есть тот доход, который капиталисты получают благодаря сделанным ими инвестициям, - в капиталистической экономике представляет собой главное мерило успеха. Однако предприниматели являются внутренне разобщенным классом: они конкурируют друг с другом, поскольку каждый стремится получить большую долю той прибыли, которую они выжимают из наемных работников.

 

Отдельные капиталисты делают капиталовложения в более совершенные средства производства для того, чтобы завоевать бóльшую часть рынка. Для того чтобы выжить, их конкуренты вынуждены делать то же самое. В результате капиталовложения, - в особенности в оборудование, - растут быстрее, чем рабочая сила. Однако именно труд этих наемных работников является источником прибыли. Поэтому объем прибыли растет медленнее, чем объем капиталовложений, в результате чего норма прибыли понижается. Когда общая норма прибыли падает ниже определенного уровня, новые капиталовложения не осуществляются и экономика впадает в кризис.

В то же самое время речь идет именно о тенденции нормы прибыли к понижению. Маркс перечисляет 'противоположные факторы', способствующие повышению нормы прибыли. В частности, он говорит, что "те же самые факторы, которые порождают тенденцию понижения общей нормы прибыли, производят и противоположные эффекты, которые замедляют, блокируют и отчасти парализуют это понижение". Наиболее важными из этих факторов, препятствующих тенденции нормы прибыли к понижению, являются сами кризисы.

 

Во время экономических кризисов фирмы терпят банкротство, и их имущество распродается по дешевке. Это приводит к уменьшению общего объема капитала в экономике. В то же самое время, как мы видели выше, рабочие под угрозой безработицы вынуждены соглашаться с более высокой степенью эксплуатации. Эти факторы позволяют вернуть норму прибыли на уровень, на котором возобновляются капиталовложения и, вследствие этого, вновь начинается рост.

 

Поэтому, как указывает Маркс, 'перманентного кризиса не существует'. Колебания нормы прибыли ввергают капитализм в циклы подъема и спада, которые Маркс проанализировал одним из первых. Нисходящие моменты этого 'экономического цикла' подвергают наемных работников неимоверным лишениям. Когда система находится в кризисе, классовая борьба становится более ожесточенной и интенсивной. Именно от этой поляризации и должен отталкиваться рабочий класс, политическое предназначение которого состоит в свержении капитализма. Однако это не означает, что капитализм обречен на гибель по экономическим причинам.

 

Миф четвертый: экономический детерминизм

 

Искажение экономической теории Маркса - это только одно из звеньев в цепи широкого распространенного неправильного понимания его мысли. Слишком часто его изображают экономическим детерминистом, верившим в то, что историческое изменение является неизбежным результатом развития производительных сил. Более конкретно, его обвиняют в вере в неизбежное наступление социализма.

 

Действительно, в марксистской традиции можно встретить точку зрения, характерную, в частности, для тех споров, которые вели между собой социалистические партии II Интернационала, возникшего после смерти Маркса, согласно которой история развивается в соответствии с неизбежными экономическими законами. Однако, в противоположным редким и носящим случайный характер суждениям Маркса, которые приводят для подтверждения этой точки зрения, весь пафос его мысли является существенно иным.

В своем широко известном отрывке Маркс писал, что 'люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого' [4]. Подобного рода точка зрения предполагает, что в своей деятельности человеческие существа ограничены материальными условиями их собственного существования, однако эти ограничения не лишают их выбора или инициативы.

 

Опять-таки, в 'Манифесте Коммунистической партии' Маркс говорит, что каждый великий кризис классового общества заканчивался или 'революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов' [5]. Иными словами, кризис предполагает альтернативы, а не заранее предрешенные результаты. Реакция наемных работников на сильный экономический спад определяется не только их материальным положением, но и силой их коллективных организаций, теми различными идеологиями, влияние которых они испытывают, а также политическими партиями, которые борются друг с другом за право осуществлять руководство ими.

 

Маркс проводит различие между экономическим базисом общества и его политической, юридической и идеологической надстройкой. Он описывает экономический базис как 'реальную основу' социальной жизни. Однако это не означает, как то утверждают его критики, что он не принимает во внимание надстройку. Напротив, в момент кризиса события, происходящие в надстройке, где, как говорит Маркс, люди 'осознают этот конфликт и борются за его разрешение' [6], приобретают решающее значение в определении итога борьбы.

 

Миф пятый: государственный социализм

 

Наконец, нам говорят, что Марксово видение социализма является тоталитарным; это такой социализм, при котором государство получает контроль над экономикой и полностью регулирует жизнь каждого индивида. Крушение сталинистских обществ в конце 1980-х годов является поэтому непосредственным следствием недостатков, свойственных марксистской концепции будущего.

 

Опять-таки, это - полное искажение подлинных взглядов Маркса. Он считал идею государственного социализма противоречивой по определению. Он писал, что 'свобода состоит в том, чтобы превратить государство из органа, стоящего над обществом, в орган, этому обществу всецело подчиняющийся' [7].

 

В своих работах, посвященных Франции, Маркс критиковал рост мощи централизованного бюрократического государства, процветающего за счет общества и действующего в интересах капитала. Он приветствовал Парижскую Коммуну 1871 года именно за то, что это была 'революция против самого государства'. Он высоко оценил действия рабочих Парижа, направленные на разрушение бюрократического государственного аппарата и замену его общественными учреждениями, находящимися под прямым демократическим контролем.

 

Маркс настаивал на том, что социализм не может быть навязан народу образованной элитой. Он является делом 'самоосвобождения рабочего класса' - процесса, в ходе которого люди становятся свободными благодаря тому, что они, объединяясь на демократических начал, стремятся сбросить власть меньшинства капиталистических эксплуататоров. Поэтому сталинистские общества, с характерной для них концентрацией власти на вершине властной вертикали, представляли собой прямую противоположность Марксовой концепции социализма.

Вот почему крушение этих обществ не обесценивает мысль Маркса. По мере того, как все более и более явными становятся черты неравенства и иррационализма, свойственные либеральным капиталистическим обществам, приходит время вернуться к Марксу - не к мифическому Марксу, широко распространенные представления о мысли которого опровергаются в данной статье, но к подлинному Марксу, к его проникновенной критике существующей системы и к его видению альтернативы: человеческого освобождения.

 

1. Callinicos, Alex. Marx: Hit and Myth © From Socialist Review, #227, February 1999

2. Кейнс (Keynes), Мейнард (1883-1946) - английский экономист, основоположник кейнсианства - доктрины государственного регулирования капиталистической экономики.

3. Браун (Brown), Гордон - британский политик, с мая 1997 года - министр финансов в лейбористском правительстве Тони Блэра.

4. Цит. по: Маркс, К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта // Маркс, К. и Энгельс, Ф. Соч., т. 8, стр. 27.

5. Цит. по: Маркс, К. и Энгельс, Ф. Манифест Коммунистической партии // Маркс, К. и Энгельс, Ф. Соч., т. 4, стр. 424.

6. Цит. по: Маркс, К. К критике политической экономии. Предисловие // Маркс, К. и Энгельс, Ф. Соч., т. 13, стр. 7.

7. Цит. по: Маркс, К. Критика Готской программы // Маркс, К. и Энгельс, Ф. Соч., т. 19, стр. 26.

[nikusha_marx]

მაიკლ ხარდტის და ოტო ნეგრის გახმაუებული წიგნის იმპერიის კრიტიკა

 

 

Борис Кагарлицкий

Майкл Хардт, Антонио Негри. Империя

 

Пер. с англ. под ред. Г. В. Каменской, М. С. Фетисова. М.: Праксис, 2004. 440 с. Тираж 2000 экз.

Модная книга Майкла Хардта и Антонио Негри «Империя» наконец вышла на русском языке.

 

Надо сказать, что появление этой работы на английском уже вызвало некоторый шок. Во-первых, потому, что редко когда труд, посвященный революционной теории, становился, подобно «Империи», коммерческим бестселлером. А во-вторых, если уж труды левых начали пользоваться массовым спросом, то почему произошло это именно с такой книгой? Но все по порядку.

 

Несмотря на изрядный объем пересказать «Империю» крайне просто. Собственно, авторы сами это сделали в предисловии. Если кто-то хочет просто ознакомиться с мыслями Хардта и Негри, рекомендую книгу не читать, ограничившись первыми страницами.

 

Здесь мы узнаем, во-первых, что глобализация, изменившая капиталистический мир, эффективна и необратима. Во-вторых, что экономические отношения становятся все менее зависимыми от политического контроля и что национальное государство приходит в упадок. Собственно, эти два тезиса представляют собой общие места неолиберальной пропаганды. Но, внимание, тут мы и обнаруживаем главный вклад Хардта и Негри в общественную мысль: на смену национальному государству приходит Империя. Обязательно с большой буквы, и не путать с империализмом.

 

«Империя становится политическим субъектом, эффективно регулирующим эти глобальные обмены, суверенной властью, которая правит миром» (с. 10).

 

Собственно, ничего больше об Империи мы в книге уже не узнаем, поскольку авторы тут же заявляют, что речь идет о сетевой власти, вездесущей, неуловимой, но крайне противоречивой. Российский читатель, испорченный чтением газеты «Завтра» и других продуктов национального постмодернизма, может ненароком подумать: не идет ли речь о еврейско-масонском заговоре или о «мировой закулисе»? Нет, теоретики заговора предполагают наличие некой тайной власти. А власть Империи является явной. Просто у авторов нет ни слов, чтобы ее описать, ни конкретных примеров, на которые они могут сослаться.

 

Невозможность что-либо конкретно сформулировать как раз и является главной новаторской мыслью этой удивительной книги. Все дело в противоречивости самого явления, объясняют нам. Империя еще до конца не сложилась, но она уже переживает глубокий упадок.

 

«Противоречия имперского общества являются неуловимыми, множащимися и нелокализуемыми: противоречия везде» (с. 191).

 

Поскольку существование Империи является исходной аксиомой авторов, невозможность ни увидеть, ни описать ее отнюдь не ставит под сомнение исходный тезис. Напротив, чем менее определенно мы представляем себе Империю, тем больше мы должны убеждаться в ее существовании.

 

В рассуждениях Хардта и Негри есть, конечно, своя логика, причем глубоко идеологическая. Приняв за абсолютную истину неолиберальную теорию глобализации, они, однако, не хотят примириться с властью капитала. На этой основе они формулируют собственные выводы и даже свою программу борьбы, которая отвечает новой реальности и новым правилам. Империя есть лишь политическое воплощение новой реальности. Если нет больше национального государства, если рынок и капитализм глобален, а национальные и региональные рынки остаются не более чем пережитками прошлого, должна же власть капитала иметь какую-то «политическую надстройку»? Если мы ее не видим, значит, она просто невидима. Но все признаваемые авторами за истину экономические и социальные теории указывают на необходимость ее существования...

 

Беда лишь в том, что теории, взятые Хардтом и Негри за исходную точку, элементарно неверны. Причем неверны эмпирически.

 

Вспоминаются слова английского исследователя Алана Фримана, заметившего как-то:

 

«Принято считать, будто глобализация оказалась экомическим успехом, но политической и культурной неудачей. На самом деле все обстоит с точностью до наоборот».

 

Список экономических провалов глобализации можно составлять бесконечно. Достаточно вспомнить русский дефолт 1998 года и последовавший за ним финансовый кризис в Латинской Америке, нынешнюю слабость мирового хозяйства и неспособность экономики США набрать темпы после депрессии 2000—2003 годов. Но самое существенное то, что и мировая торговля, и мировое производство в целом в период глобализации росли медленнее, нежели во времена протекционизма. Будучи цикличным, капитализм проходит периоды интернационализации, сменяющиеся периодами «национально-ориентированного развития». В этом смысле особенность нынешней эпохи не в том, что происходит что-то столь уж необычное, а в том, что благодаря информационным технологиям мы гораздо лучше видим и осознаем процессы, которые в ходе предыдущих циклов были известны в основном специалистам.

 

Точно так же не подтверждается опытом и тезис об ослаблении государства. Все происходит противоположным образом. Государство укрепляется, другое дело, что оно отказывается от своих социальных функций, становясь все более буржуазным, агрессивно-репрессивным и насквозь реакционным. Именно постоянное и возрастающее государственное принуждение (своего рода силовое регулирование общества в интересах рынка) позволяет глобализации продолжаться несмотря на непрерывную череду экономических провалов и упорное сопротивление большинства людей практически во всех точках планеты.

 

Транснациональные корпорации, в которых Хардт и Негри видят основную силу, организующую новый социально-экономический порядок, на самом деле остро нуждаются в государстве, причем именно государстве национальном. Ведь «глобальность» транснационалов возможна лишь в условиях, пока остается неоднородным мировой рынок труда. Если бы все национальные рынки действительно слились в единый глобальный рынок, деятельность транснационалов потеряла бы всякий смысл. Зачем было бы, например, производить кроссовки во Вьетнаме или Мексике для английского рынка, если бы затраты производства были бы примерно такими же, как в Англии? Подобный глобальный рынок в силу своей однородности неминуемо бы распался на множество однотипных, но локальных рынков, где производство для местного потребителя и из местного сырья было бы несравненно выгоднее, чем перевозка товаров из дальних стран.

 

Корпорации заинтересованы как раз в том, чтобы продолжали существовать локальные рынки с принципиально разными условиями и правилами игры. А они, благодаря своей мобильности, могли бы эти различия эксплуатировать. Потому-то глобализация и остается принципиально незавершенной — довести дело до конца не в интересах прежде всего тех, кто возглавляет процесс. Другой вопрос, что вечная незавершенность глобализации на пропагандистском уровне будет постоянно использоваться для оправдания ее провалов.

 

Легко понять, что в сложившихся условиях национальное государство не только не является пережитком прошлого, оно как раз и оказывается идеальным инструментом, с помощью которого транснациональные элиты решают свои вопросы. Сетевая Империя как политическая структура корпорациям не нужна, поскольку за последние 15—20 лет национальное государство полностью переналажено: вместо того чтобы обслуживать своих граждан, оно, выражаясь языком Путина, решает проблемы «конкурентоспособности», иными словам, ублажает транснациональный капитал.

 

Империи Хардта и Негри не видно не потому, что она неуловима, а просто потому, что ее нет.

 

Разумеется, авторы прекрасно отдают себе отчет в том, что глобальное социально-экономическое пространство, которое они описывают, неоднородно и иерархично. Но они не делают из этого факта ровным счетом никакого вывода, кроме указания на то, что Империя и транснациональные корпорации (так, кстати, кто, все-таки?) это пространство организуют. Между тем принципиальная новизна современности состоит не в том, что национальное государство ослабевает, а в том, что корпорации приватизируют его. В этом смысле оказывается повернутым вспять процесс, происходивший на протяжении большей части ХХ века, когда государство под давлением трудящихся классов постепенно преврашалось из органа диктатуры буржуазии в систему институтов, функционирующих на основе компромисса между классами. В социал-демократическую эпоху капитализм предстал перед нами в виде «цивилизованного» регулируемого рынка и «государства всеобщего благоденствия», а успокоенные своими достижениями левые заявили об отказе от лозунга диктатуры пролетариата.

 

Однако социал-демократический порядок оказался обратим, как и любой компромисс. На фоне «одичания» современного капитализма весьма странно звучат слова Хардта и Негри про то, что новый порядок лучше старого, хотя, разумеется, они имеют в виду не моральную сторону дела и не конкретные проблемы, с которыми люди сталкиваются в повседневном опыте, а некую философскую диалектику в духе Гегеля. Эта диалектика условна, абстрактна и именно потому неприменима в жизни. Если бы дело обстояло иначе, ни Маркс, ни Вебер, ни Фрейд человеческой мысли не понадобились бы.

 

Между тем критический взгляд на современную ситуацию заставляет ставить совершенно иные вопросы, нежели те, которыми занимаются наши герои. Во-первых, если современный порядок вещей является на практике проявлением реакции, а социал-демократический компромисс оказался обратим, то логично предположить, что так же обратимы окажутся и пришедшие ему на смену неолиберальный капитализм вместе с идеологией глобализации. Иное дело, что отсюда отнюдь не следует, будто нас ждет возврат к социал-демократии. В свете имеющегося исторического опыта он не является ни необходимым, ни желательным.

 

Другой вопрос состоит в моральной стороне происходящего. Риторических ссылок на необходимость «сопротивления» недостаточно для того, чтобы изменить положение дел. Массы сопротивлялись капиталу с момента зарождения буржуазного порядка. По большей части сопротивлялись неэффективно, хотя на протяжении последних двух веков мы видели и примеры успешной классовой борьбы, причем каждый раз речь шла не о сопротивлении, а о реализации более или менее внятных революционных или реформистских проектов. Успех этих проектов (будь то левый якобинизм, большевизм, тред-юнионизм или кейнсианство) был ограниченным и, как уже было сказано, обратимым. Революционный порыв не раз оборачивался катастрофой тоталитаризма. Но тем не менее нельзя отрицать значение этих попыток.

 

В мире Хардта и Негри, напротив, нет ни необходимости, ни возможности вырабатывать какие-либо программы. Неуловимая и зыбкая реальность новой глобальной Империи делают такие попытки бессмысленными. Здесь есть только движение, которое каким-то мистическим образом (но опять вполне в духе Гегеля) само собой приведет к заранее заданной цели. Цель эта, как и на плакатах советского времени, коммунизм. И он так же абстрактен и недостижим, как и идеальное будущее советской пропаганды.

 

Как мы уже заметили, Империя Хардта и Негри, по существу, бессубъектна. Точнее, в ней субъект есть, но он так же неуловим, подвижен и абстрактен, как и все остальные понятия этой книги. В этой зыбкости, бессубъектности Хардт и Негри видят проявление новизны современной эпохи. Однако, парадоксальным образом, когда они начинают говорить о прошлом, оно тоже становится размытым и бессубъектным. Стоит им обратиться к истории, например, европейского Ренессанса и Просвещения, как перед нами всплывают такие же неясные очертания самодвижущегося процесса, в котором действуют совершенно гегельянские общие идеи — революционное и контрреволюционное начало, стремление к свободе и потребность в контроле, причем совершенно неважно, чье это стремление и чья потребность. Время от времени на страницах книги появляются какие-то не менее абстрактные «массы», про которые мы знаем не больше, чем про абсолютные идеи старинной философии. Для Маркса массы представляли собой форму существования и организации совершенно конкретных социальных групп и классов, имевших определенные интересы и на этой основе формирующиеся потребности. Пролетариат становится массой в силу того, что этого требует логика фабричного производства, накопления капитала и урбанизации, собирающая людей вместе и превращающая их в «массу». Эта же логика еще раньше вовлекает в свой оборот и мелкую буржуазию. Однако все эти социальные группы сохраняют свое лицо. Социология, Маркса ли, Вебера ли, интересуется именно собственным обликом класса, его специфическими особенностями, из которых и произрастает потребность в политическом действии, необходимость борьбы и стремление к освобождению. Социология Хардта и Негри, если применительно к ним вообще можно говорить о социологии, напротив, предполагает полную обезличенность.

 

Единственное, что мы точно узнаем про массы, прочитав «Империю», — это то, что они бедны. В этом главная особенность текущего момента. Рабочего класса больше нет. Бедность, говорят нам авторы, стала отношением производства. Жаль только, они не уточняют, каким образом. Мы узнаем лишь, что теперь бедность

 

«проявляется во всей своей открытости, поскольку в эпоху постсовременности подчиненные поглотили эксплуатируемых. Иными словами, бедняки, каждый бедный человек, массы бедных людей поглотили и переварили массы пролетариев. Самим этим фактом бедняки стали производительной силой. Даже продающие свое тело, нищие голодающие — все виды бедняков — стали производительной силой. И поэтому бедняки обрели еще большую значимость: жизнь бедняков обогащает планету и облекает ее стремлением к творчеству и свободе. Бедняки являются условием любого производства» (с. 154).

 

Социологическое мышление здесь поднимается до уровня сказок Шарля Перро. Ведь уже герои «Золушки» и «Кота в сапогах» прекрасно понимали противоположность между бедностью и богатством, прилагая изрядные творческие усилия (и демонстрируя в этом немалую свободу), чтобы из первой группы перебраться во вторую.

 

О противоречиях между бедными и богатыми много писали с древнейших времен, но внятных решений предложить не могли просто потому, что бедность сама по себе не является не то что «производственным отношением», но даже и общественным отношением. Она лишь следствие сложившихся социальных отношений и экономического порядка. Новаторство марксистской мысли состояло в том, что она отбросила морализаторство прежних радикальных идеологов, то восхищавшихся добродетелями бедняков, то негодовавших по поводу царящей вокруг нищеты. Марксизм предложил говорить конкретно — о социальной структуре, об организации экономики. Обнаружилось, что бедность по своему происхождению неоднородна. Именно поэтому движения, стремившиеся опереться на бедняков, оказывались неустойчивыми и неэффективными. Когда Маркс писал о революционном потенциале пролетариев, он меньше всего имел в виду их нищету. И совершенно закономерно, что наиболее успешные революционные попытки предпринимались далеко не самыми обездоленными группами общества.

 

Все это, конечно, банально. Но оргинальность теоретической мысли Хардта и Негри состоит в том, что она даже не поднимается до уровня современной банальности, оставаясь на уровне банальностей полуторасотлетней давности.

 

Надо сказать, что разделение общества на богатых и бедных, то есть по уровню потребления, для наших авторов вполне закономерно. Так же как сочинители «Империи» принимают за чистую монету газетные передовицы об успехах глобализации, переходя к социологии, они не менее последовательно следуют буржуазному подходу, который видит человека только как собственника либо потребителя. Другое дело, что революционная совесть требует как-то увязать это с привычными марксистскими лозунгами — отсюда и рассуждения о бедняках как производительной силе.

 

Избранный авторами «Империи» ход мысли напрочь исключает любую попытку предложить какую-либо стратегию преобразований. Ведь стретегия предполагает наличие какого-то организующего смысла в системе. Поскольку же в мире «Империи» нет главной оси, основного, системного противоречия, то невозможно (и не нужно) обсуждать вопрос о том, куда направить основной удар. Любая политическая программа адресуется к каким-то конкретным социальным и экономическим проблемам, которые можно четко сформулировать и разрешить — здесь и сейчас. Но в мире «Империи» это бессмысленно, ибо проблемы и противоречия плодятся бесконечно и бессистемно, как кролики на фермах Ходорковского.

 

Борьба с Империей сводится к сопротивлению, к «бытию-против». Это не программа, не идеология, а образ жизни. Который, кстати, может прекрасно вписываться в буржуазную реальность, не преобразуя, а дополняя ее — вместе с майками с портретами Че Гевары, радикальными бестселлерами и другими символами протеста, рыночный спрос на которые возрастает тем больше, чем меньше остается желающих покупать идеи неолиберализма.

 

Восторг многих радикальных читателей вызвала финальная фраза про «безудержную радость быть коммунистом» (с. 380). Признаться, я подобного восторга не разделяю. Идеи действительно могут доставлять наслаждение. И с давних пор мы знаем про «радость борьбы». Но, да простят меня поклонники Негри, слова о «безудержной радости» у меня ассоциируются не с революцией, а скорее с глупостью. В данном случае этика «Империи» как раз противоположна марксистской. Маркс, в отличие от Хардта и Негри, понимал, что знание и убеждение предполагают также ответственность.

 

Любопытно, что, хотя большинство западных марксистов от книги Хардта и Негри пришли в ужас, сами авторы вполне искренни в своем позитивном отношении к идеям Маркса. Дело в том, что, высказывая нечто противоположное марксизму в одной части книги, они с «безудержной радостью» повторяют общие места марксистской теории в другой. Создается впечатление, что авторы «Империи» любят общие места искренне и бескорыстно — неважно, откуда почерпнута та или иная банальность, насколько она стыкуется с другим общим местом, повторенным на следующей странице. Банальность любого тезиса для авторов «Империи» является синонимом его убедительности. Верую, ибо банально!

 

Возможно, впрочем, что именно это нагромождение банальностей оказалось своего рода конкурентным преимуществом книги, предопределившей ее кассовый успех. Благодаря изобилию общих мест читатель овладевает текстом без особых интеллектуальных усилий — несмотря на изобилие философской лексики и изрядную длину текста.

 

Впечатляющая величина этого тома объясняется не в последнюю очередь множеством повторов, особенно во второй половине книги. Кажется, что уже все сказано, но авторы как будто не могут остановиться. Признаюсь, впрочем, вторая половина «Империи» понравилась мне больше: ведь изрядная часть написанного в ней никак не вяжется с основными идеями, высказанными в начале. По существу, эта часть книги представляет собой повтор общих мест современного (а иногда и классического) марксизма, что, конечно, приятно левому читателю. Как в старом антисоветском анекдоте: «Сколько раз можно повторять, советской власти больше нет?!» — «А вы повторяйте, повторяйте!»

 

Похоже, два автора так до конца и не смогли договориться о том, что они в конечном итоге хотели написать. Почерпнутые из марксистских учебников тезисы о рабочем классе уживаются с вышеприведенными рассуждениями о бедности. Понятия класса, производства, пролетариата неожиданно возвращаются к нам в совершенно традиционной трактовке. Однако какое значение имеют подобные противоречия, если все в этом мире, как мы уже поняли, зыбко и неуловимо...

 

По существу, Хардт и Негри предлагают нам новую версию младогегельянских идей — тех самых, с критики которых начинал формирование своей теории Карл Маркс. Отсюда, видимо, и многие длинноты книги. В духе гегелевской эволюции абсолютной идеи развивается перед нами и идея Империи (от Древнего Рима, через перипетии Новой истории, к эпохе империализма), чтобы достичь абсолютного и полного выражения в современной глобальной Империи. Осознав себя в трудах Хардта и Негри, Империя завершает свою эволюцию.

 

Поучительно, что сегодня подобный подход воспринимается не просто как продуктивный, а как оригинальный и новаторский. Дело не в том, что новое — это хорошо забытое старое: в области теории подобная обывательская мудрость не срабатывает. Авторы «Империи» ссылаются на перемены, произошедшие в мире. Но в данном конкретном случае не общество изменилось, а общественная мысль деградировала. Такое ощущение, что интеллектуальный багаж, накопленный на протяжении полутора столетий, практически утерян, сохранились лишь обрывки идей да набор имен, кое-как встраиваемых в структуру интеллектуального повествования, на самом деле глубоко архаическую. Что-то подобное было, наверно, после гибели Александрийской библиотеки. Нам остались лишь клочки папирусов, случайные фразы, полемические формулировки, утратившие контекст. Сохранился Альтюссер, но потерян Сартр и почти забыт Грамши, ветер принес несколько разрозненных страниц из Макса Вебера, воспринимаемого эпигоном Мишеля Фуко. Осколки марксистской теории всплывают в идеологическом бульоне вперемешку с фрагментами структуралистского дискурса и постмодернистской критики.

 

Подобное интеллектуальное несчастье может случиться только на фоне глубочайшей социальной реакции (в этом плане перемены действительно налицо). Можно сказать, что неолиберализм действительно добился триумфа, обрушив мировую общественную мысль до такого уровня, когда появление книг, подобных «Империи», не только становится возможно, но и оборачивается успехом. Создается ощущение, что вся работа критической мысли европейских левых, проделанная со времен Маркса, пошла псу под хвост и мы благополучно вернулись ко временам, в лучшем случае, «Рейнской газеты». Революция 1848 года еще далеко впереди...

 

И все же хочется думать, что дело не так безнадежно плохо. Ведь книги на самом деле не сгорели. Можно снять с книжных полок того же Маркса, Фрейда, Троцкого, Маркузе, Валлерстайна... Ленина, в конце концов.

 

Кроме модных книг, на свете бывают еще и умные.

[Nukriko]

nikusha_marx

ლინკები დადე, ლინკები :DD

[Siknadmo]

სად მაქვა ადმენი დრო ეგენი რომ წავიკითხო, იქნებ აუდიო ჩანაწერები იყოს?